Тюремный дневник. 5 лет спустя - Мария Валерьевна Бутина

Я нежно касалась глянцевой бумаги, казалось, что вот-вот с обложки потянет прохладным осенним воздухом и запахом опавшей листвы. Я нехотя передала открытку обратно:

– Максим, спасибо, но вы же знаете, что они мне даже ее никогда не позволят сохранить. То, что я касаюсь вашего подарка, – уже чудо. Сохраните ее для меня. Когда все закончится, я обязательно заберу эту открытку и буду хранить ее на самом видном месте, пока буду жива. И, пожалуйста, – добавила я, – передайте от меня большое спасибо нашему послу и, конечно, через него всему Министерству иностранных дел. Я бы не выжила без вас.

– Вы – сильная, Мария, – улыбнулся Максим. – Передам, конечно. А открытку мы сохраним для вас в посольстве. Она вас обязательно дождется. Это же подарок!

Положенный час этой встречи с соотечественниками пролетел будто одна минута, и охранник снова вернул меня в отделение, правда, ненадолго. Мне предстояла еще одна радостная встреча, которой я ждала не меньше, чем прихода российских консулов. Совершенно чудом день моего тридцатилетия совпал с днем, положенным для посещений заключенных.

В маленьком зале за стеклом меня уже ждал Джим, одетый как на праздник – в красивой черной кожаной куртке поверх белоснежной мужской сорочки. Мы на мгновение по нашей традиции приложили ладони к стеклу, каждый со своей стороны, и схватили телефонные трубки, стараясь не тратить напрасно ни единой секунды драгоценного времени:

– Джим! Спасибо, что ты пришел! – радостно поздоровалась я с дорогим другом.

– Мария, я всегда буду рядом! Я же обещал. С днем рождения!

И мы сговорились, потому что преступнице положено сговариваться, что пускай мне будет 29 до того дня, пока мы, наконец, не отметим мое тридцатилетие вместе, в Барнауле. Он никогда не нарушал данного слова и, как несложно догадаться, мне так и осталось 29 до 10 ноября 2019 года, когда в кругу моей семьи Джим поднял тост за мой тридцатилетний юбилей. Но до этого было еще очень далеко, и будущее было совершенно непонятно.

– Джим, ко мне приходили российские консулы, – только начала я рассказ про радостное поздравление от посольства, как вдруг в помещении стало абсолютно темно. В тюрьме отключили электричество. Завыла сирена, а под потолком замигала красная лампочка. В комнату влетел охранник и заорал, что все посещения окончены, тюрьма закрывается на «локдаун», посетителям – покинуть здание, а заключенным положено запереться в своих камерах.

«О, нет, нет, нет, только не в этот день, только не в день рождения,» – чуть не плакала я, когда охранник вел меня в комнату и, заперев дверь, оставил одну. Было неизвестно, что произошло и сколько мне еще предстоит провести взаперти в одиночной камере. После болезненного опыта двух с половиной месяцев одиночного содержания «локдауны», когда нас запирали в камерах на неопределенный срок – иногда на час, а иногда на пару дней, – мне давались очень тяжело. Каждый раз сердце начинало учащенно биться, становилось трудно дышать, и бетонные стены, казалось, норовили расплющить меня в лепешку. «А как же наше вечернее торжество? – думала я. – Господи, пусть это скорее закончится. За что мне все это?»

Я зажалась в уголок, стараясь взять себя в руки и справиться с приступом паники. Так прошел, наверное, час. Я вся превратилась в слух, но в тюрьме стояла гробовая тишина. «Так, – наконец сказала себе я, – я же никогда не нарушаю своих обещаний! Я же обещала самой себе, что это будет самый счастливый день. Слово дал – слово сдержал». Я потянулась рукой к маленькому радиоприемничку с длинным хвостиком наушников, вставила затычки в уши, там, сквозь шипящие помехи, играла самая знаменитая песня чернокожей певицы Глории Гейнор, выпущенная в октябре 1978 года: «I will survive». Я встала на бетонной кровати и что есть мочи, про себя, конечно, чтобы не нарушать тишины тюремных стен, пела:

Ты думал, я развалюсь на части?

Ты думал, я просто лягу и умру?

О нет, не я, я выживу,

Ведь пока я умею любить, я знаю, я буду жить.

У меня вся жизнь впереди,

Мне нужно отдать столько любви!

Я выживу, я буду жить!

Эй, эй!

Ушел страх. Исчезла паника. Говорят, что всем нам Господь дает испытания. Он также всегда дает нам средства, чтобы пройти их.

Через 8 часов поломку устранили, нас выпустили из камер в общий зал, куда Кассандра тут же, громко ругаясь, притащила мой сюрприз – на листе бумаги расползался во все стороны праздничный торт из смеси нарезанных пластиковой ложкой яблок, перемешанных с мякишем из белого хлеба. Все это было щедро засыпано украденным с завтрака сахаром и залито растопленными в микроволновке леденцами. Из центра этой массы торчала размягченная в микроволновой печи сосательная конфета, из которой, пока она не застыла, была вылеплена свеча.

– Он так пахнет, Бутина. Гады, закрыли меня один на один со сладким пирогом, – возмущалась наш тюремный кулинар. – Если б они нас не выпустили, я б еще чуть-чуть – и сама съела твой торт. Повезло тебе, Бутина!

Мы сдвинули пластиковые столы, каждая из девушек принесла то, что у нее было: кто-то крекеры, кто-то немного конфет, кто-то припас с подносов хлеб с сыром. Мы поднимали тосты с черным растворимым кофе, и я выслушала, казалось, сотню самых искренних в жизни пожеланий в мой адрес.

Так я отметила свой самый счастливый день рождения в жизни. Потому что я обещала.

Младший Трамп. Его величество случай

Через пару дней после незабываемого праздника моего тридцатилетия в тюрьме меня снова забрали на допрос. В коридоре первого этажа, как всегда, ждал, гремя наручниками, агент Хельсон. Поравнявшись с ним, я обратила внимание на его красный шелковый галстук, ярким пятном выделявшийся из серо-черной гаммы тюрьмы. Кевин профессионально поймал направление моего взгляда и улыбнулся:

– Нравится?

– Ага, – кивнула головой я. – У вас хороший вкус, агент Хельсон.

Я встала лицом к стене, сомкнув руки в замок за спиной, чтобы Кевину было проще надеть на меня наручники. Когда мы разместились в черном внедорожнике ФБР, агент Хельсон развернулся ко мне вполоборота и с гордостью сказал:

– Я люблю выбирать галстуки. Это, впрочем, не самый мой любимый. Я как-нибудь покажу вам самый красивый.

– Договорились, – улыбнулась я.

Через несколько минут мы с Кевином уже были в окружении жаждущих информации прокурора Кенерсона, напарницы агента Мишель Бол, стенографистки Анны и моего адвоката Боба.